Любимые стихи.

Я люблю поэзию, но мало кто из моих знакомых знает об этом (теперь, наверно, узнают), да и на неё почему-то всегда мало времени остаётся. Так что особым знатоком себя не считаю.

		* * *

	Милый друг, иль ты не видишь,
	Что все видимое нами -
	Только отблеск, только тени
	От незримого очами?

	Милый друг, иль ты не слышишь,
	Что житейский шум трескучий -
	Только отклик искаженный
	Торжествующих созвучий?

	Милый друг, иль ты не чуешь,
	Что одно на целом свете -
	Только то, что сердце к сердцу
	Говорит в немом привете?

	     Владимир Соловьев, 1892

     		* * *

	Когда я очень затоскую,
	Достану книжку записную.
	И вот ни крикнуть, ни вздохнуть,-
	Я позвоню кому-нибудь.
	О голоса моих знакомых!
	Спасибо вам, спасибо вам
	За то, что в трудном переплете
	Любви и горя своего
	Вы забывали, как живете,
	Вы говорили: "Ничего".
	И за обычными словами
	Была такая доброта,
	Как будто бог стоял за вами
	И вам подсказывал тогда.

             Александр Кушнер, 1962


     		* * *

	Послушайте!
	Ведь, если звезды зажигают -
	значит - это кому-нибудь нужно?
	Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
	Значит - кто-то называет эти плевочки
	                жемчужиной?
	И, надрываясь
	в метелях полуденной пыли,
	врывается к богу,
	боится, что опоздал,
	плачет,
	целует ему жилистую руку,
	просит -
	чтоб обязательно была звезда! -
	клянется -
	не перенесет эту беззвездную муку!
	А после
	ходит тревожный,
	но спокойный наружно.
	Говорит кому-то:
	"Ведь теперь тебе ничего?
	Не страшно?
	Да?!"
	Послушайте!
	Ведь, если звезды
	зажигают -
	значит - это кому-нибудь нужно?
	Значит - это необходимо,
	чтобы каждый вечер
	над крышами
	загоралась хоть одна звезда?!

             Владимир Маяковский, 1914



                     * * *

     Я входил вместо дикого зверя в клетку,
     выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
     жил у моря, играл в рулетку,
     обедал черт знает с кем во фраке.
     С высоты ледника я озирал полмира,
     трижды тонул, дважды бывал распорот.
     Бросил страну, что меня вскормила.
     Из забывших меня можно составить город.
     Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
     надевал на себя что сызнова входит в моду,
     сеял рожь, покрывал черной толью гумна
     и не пил только сухую воду.
     Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
     жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
     Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
     перешел на шепот. Теперь мне сорок.
     Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
     Только с горем я чувствую солидарность.
     Но пока мне рот не забили глиной,
     из него раздаваться будет лишь благодарность.

           Иосиф Бродский, 24 мая 1980


	       * * *

	Идешь, на меня похожий,
	Глаза устремляя вниз.
	Я их опускала - тоже!
	Прохожий, остановись!

	Прочти - слепоты куриной
	И маков набрав букет,
	Что звали меня Мариной
	И сколько мне было лет.

	Не думай, что здесь - могила,
	Что я появлюсь, грозя...
	Я слишком сама любила
	Смеяться, когда нельзя!

	И кровь приливала к коже,
	И кудри мои вились...
	Я тоже была прохожий!
	Прохожий, остановись!

	Сорви себе стебель дикий
	И ягоду ему вслед, -
	Кладбищенской земляники
	Крупнее и слаще нет.

	Но только не стой угрюмо,
	Главу опустив на грудь,
	Легко обо мне подумай,
	Легко обо мне забудь.

	Как луч тебя освещает!
	Ты весь в золотой пыли...
	- И пусть тебя не смущает
	Мой голос из под земли.

	     Марина Цветаева, 3 мая 1913


	     *  *  *

	Отнятая у меня, ночами
	Плакавшая обо мне, в нестрогом
	Черном платье, с детскими плечами,
	Лучший дар, не возвращенный богом,

	Заклинаю прошлым, настоящим,
	Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
	Не следи за мной зрачком косящим,
	Ангел, олененок, соколенок.

	Из камней Шумера, из пустыни
	Аравийской, из какого круга
	Памяти - в сиянии гордыни
	Горло мне захлестываешь туго?

	Я не знаю, где твоя держава,
	И не знаю, как сложить заклятье,
	Чтобы снова потерять мне право
	На твое дыханье, руки, платье.

	     Арсений Тарковский


	     *  *  *

	Spätherbstnebel, kalte Träume,
	Überfloren Berg und Tal,
	Sturm entblättert schon die Bäume,
	Und sie schaun gespenstich kahl.

	Nur ein einz'ger, traurig schweigsam
	Einz'ger Baum steht unentlaubt.
	Feucht von Wehmutstränen gleichsam,
	Schüttelt er sein grünes Haupt.

	Ach, mein Herz gleicht dieser Wildnis,
	Und der Baum, den ich dort schau
	Sommergrün, das ist dein Bildnis,
	Vielgelidbte, schöne Frau!
		
		Heinrich Heine


	     ЗИМНЯЯ НОЧЬ

	Мело, мело по всей земле
	Во все пределы.
	Свеча горела на столе,
	Свеча горела.

	Как летом роем мошкара
	Летит на пламя,
	Слетались хлопья со двора
	К оконной раме.

	Метель лепила на стекле
	Кружки и стрелы.
	Свеча горела на столе,
	Свеча горела.

	На озаренный потолок
	Ложились тени,
	Скрещенья рук, скрещенья ног,
	Судьбы скрещенья.

	И падали два башмачка 
	Со стуком на пол.
	И воск слезами с ночника
	На платье капал.

	И всё терялось в снежной мгле,
	Седой и белой.
	Свеча горела на столе,
	Свеча горела.

	На свечку дуло их угла,
	И жар соблазна
	Вздымал, как ангел, два крыла
	Крестообразно.

	Мело весь месяц в феврале,
	И то и дело
	Свеча горела на столе,
	Свеча горела.
		
		Борис Пастернак


	     *  *  *

	Я пришел к тебе с приветом,
	Рассказать, что солнце встало,
	Что оно горячим светом
	По листам затрепетало;

	Раасказать, что лес проснулся,
	Весь проснулся, веткой каждой,
	Каждой птицей встрепенулся
	И весенней полон жаждой;

	Раасказать, что с той же страстью,
	Как вчера, пришел я снова,
	Что душа все так же счастью
	И тебе служить готова;

	Рассказать, что отовсюду
	На меня весельем веет,
	Что не знаю сам, что буду
	Петь - но только песня зреет.

		Афанасий Фет


	     *  *  *

	Февраль.Достать чернил и плакать!
	Писать о феврале навзрыд,
	Пока грохочащая слякоть
	Весною черною горит.

	Достать пролетку. За шесть гривен
	Чрез благовест, чрез клик колес
	Перенестись туда, где ливень
	Еще шумней чернил и слез.

	Где, как обугленные груши,
	С деревьев тысячи грачей
	Сорвутся в лужи и обрушат
	Сухую грусть на дно очей.

	Под ней проталины чернеют,
	И ветер криками изрыт,
	И чем случайней, тем вернее
	Слагаются стихи навзрыд.

		Борис Пастернак, 1912


	     *  *  *

	Мне голос был. Он звал утешно.
	Он говорил: "Иди сюда,
	Оставь свой край глухой и грешный.
	Оставь Россию навсегда.
	Я кровь от рук твоих отмою,
	Из сердца выну черный стыд,
	Я новым именем покрою
	Боль порожений и обид".
	Но равнодушно и спокойно
	Руками я замкнула слух,
	Чтоб этой речью недостойной
	Не осквернился скорбный слух.

		Анна Ахматова, 1917